– Ну что ж… Можете вы мне дать адрес вашей дочери? Или хотя бы телефон? – закинул напоследок Реми, миролюбиво убирая ногу из дверного проема.

– У меня нет дочери. У меня нет друзей. У меня нет жены, родственников, знакомых – и телефонов тоже ничьих нет. Ясно? Тогда все, аудиенция окончена.

Не дожидаясь ответа, Ксавье шумно захлопнул дверь, едва не треснув Реми по макушке. И почти в ту же минуту женский голос что-то произнес за дверью. Реми прижался к стене так, чтобы его нельзя было увидеть в «глазок», и приплюснул Вадима рядом с собой. Какое-то время не было слышно ничего, как вдруг женский голос закричал:

– Что ты с ним сделал, ничтожество?!

Ответ нельзя было разобрать, «ничтожество» что-то буркнуло, и женский голос тоже сбавил громкость. Голоса за дверью ругались, но слова были невнятны, и, постояв, Реми двинулся к выходу. Вадим следовал за ним.

– А в машине что-нибудь обнаружилось важное? – спросил он уже на улице.

– Представьте себе, ничего. Все обнаруженные отпечатки принадлежат только Арно. Ни его документов, ни одежды, никаких следов, ничего такого, что могло бы указывать на насилие, борьбу, что могло бы дать подсказку… Чертовщина какая-то.

– Как ее нашли-то?

– Припаркована неправильно… Штраф на нее был выписан… – Реми был рассеян. – Вы не узнали, случаем, голос за дверью не Мадлен был?

– Не смогу вам сказать.

– Ладно, попробуем с другого конца зайти. Созвонимся, месье Арсен. Как только будут новости.

– Я вечером у себя, с Максимом. Работать над сценарием будем.

– Что вы о нем думаете?

– История сама по себе очень интересная, перспективная, но что-то конкретное я смогу сказать только тогда, когда сценарий будет готов…

– Вот что значит привычка давать интервью! Я о русском спрашиваю.

– Ах, извините… Что я о нем думаю? Ничего. Я его практически не знаю. Симпатичный.

– А фильмы у него хорошие?

– Хорошие. Это что-нибудь меняет?

– Да нет. Как вам кажется, ему можно верить?

– Ему хочется верить, так бы я сказал. Обаятельный, душа нараспашку, очень по-русски… Легкий, беспечный… А вот можно ли ему верить или нет – не возьмусь судить.

– Странно, я привык думать, что режиссеры – тем более знаменитые – специалисты по человеческим душам.

– Странно, а я привык думать, что детективы видят людей насквозь.

– Квиты, – сказал Реми. – Вы едете на студию?

– Еду, – без энтузиазма ответил Вадим, представив все неприятные разговоры, которые его там поджидали.

– Пожалуй, и я с вами. Нужно с вашим киношным народцем побеседовать. Может, кто чего заметил интересного. Некоторые люди, особенно творческие, как вы, месье Арсен, часто обладают удивительной слепотой: они не видят интриг у себя под носом. А какая-нибудь монтажница все видит и все знает…

– Только вы там… поосторожней. У меня, конечно, есть соперники, но это не значит, что их надо подозревать в преступлении! Мы все соперничаем в искусстве… и даже мелкие подножки часто ставим…

– Я полагал, что соперничают действительно в искусстве, а вот подножки ставят – в простой смертной жизни, и к искусству это отношения уже не имеет.

– Конечно, – поспешно согласился Вадим, словно его упрекнули, – разумеется, в жизни. Но это не значит, что надо подозревать…

– Какая муха вас укусила? – рассмеялся Реми. – Боитесь, что я в вашу кухню заберусь? В корзинку с грязным бельем? Не беспокойтесь. Я поспешных выводов не делаю. И чужие секреты не рассказываю. Детектив – как врач, вы перед ним вынуждены обнажаться, это необходимо, хотя неприятно. Но – врачебная тайна гарантирована.

– Ладно, – кисло сказал Вадим. – Поехали.

Максим перебирал свои вещи, размышляя, как ему одеться в гости к Вадиму, и злился на неудачный день. Он взял с собой во Францию совсем мало вещей, собираясь купить кое-что из одежды в Париже, но все пошло наперекосяк с этим странным исчезновением дяди… Вот и сегодня, хотел было прошвырнуться за покупками сразу после библиотеки – опять неудача. «Воспоминания графини З.», которые так и не отыскались на книжных полках у дяди, нашлись в Национальной библиотеке, но книга была ветхой, с ослабленным переплетом и пересохшим клеем, и в ней отсутствовала значительная часть страниц. Он запросил что-нибудь из мемуаров подобного рода; смотрел, перелистывал, выбирал, но не нашел ничего подходящего. Время, однако ж, было потеряно, и сегодня он снова никуда не успевал: ни за покупками, ни прогуляться по городу, по славным знаменитым местам, столь знакомым по литературе, что одни только названия долго и нежно таяли во рту, как драгоценный леденец его детства, выдаваемый ему мамой после обеда.

Теперь же он должен был подготовиться к работе с Вадимом сегодня вечером, просмотреть свои записи, обдумать план… Сказать, чтобы он был в рабочем настроении, было бы явным преувеличением.

Странно как все повернулось. Приехал встретиться с дядей – дядя пропал. Приехал работать с Вадимом – а проводит дни во встречах с детективом и этой непостижимой Соней…

Непостижимой Соней. Именно то слово. Загадкой, интригующей и притягивающей. Что это с ним? Обычное мужское влечение, в котором он со всей наглядной очевидностью не одинок? Или – любопытство? Желание разгадать, понять секрет притяжения этой личности и этой женственности? Разглядеть силы, удерживающие этот странный супружеский союз? Союз, похожий скорее на мирное сосуществование двух автономных личностей, подписавших договор о сотрудничестве и ненападении! Так бывает только без любви, любовь такая штука, которая связывает по рукам и ногам, притязает, предъявляет права, покушается на свободу… Его любопытное воображение начало набрасывать сцены Сони с Пьером в постели. Сцены получались карикатурными: длинный, худой и нескладный Пьер с бледным неспортивным телом – и маленькая, прелестная, равнодушно-безответная Соня… Они друг другу не шли в постели, не сочетались ни физически, ни эстетически; просто невозможно было представить, что у них что-то могло получиться, что было бы достойно называться словом «секс»… Бог мой, что же их связывает?!

«А какое твое, собственно, дело?» – спросил Максим себя и оставил вопрос без ответа. Он снова вспомнил художницу в шляпке. Талантливая и эгоцентричная – ох, помотала она нервы Максиму! Она его притягивала, и он привычно завязал тот тон отношений, в котором играл роль убегающего, предоставив ей роль догоняющего. Но она не приняла эту роль. Она и не думала догонять. Она была настолько погружена в себя и свое творчество, что с усилием замечала присутствие или отсутствие Максима… Она встречала его в меру приветливо и отпускала без грусти и без тревоги, без вопросов «когда встретимся». В постели она была энергична и в то же время холодна, и, глядя в ее никогда не тающие льдинки-глаза, он даже было закомплексовал… Но потом понял: ей это просто не очень нужно. Это не было фригидностью, нет! Это было примерно так, как она ела: наскоро, все равно что, лишь бы не быть голодной. Без изысков и без аппетита… Их роман длился четыре месяца, и они расстались друзьями. Вот тут-то Максим до конца понял свой полный провал с художницей: в их отношениях ничего не изменилось. Ни-че-го! Только отменилась постель. То есть ничего и не было.